В ряду величайших архитекторов всех времён и народов особняком стоит непревзойдённый представитель органического стиля в европейском модерне Антонио Гауди, жизнь и творчество которого неразрывно связаны с городом Барселоной.

Здесь, и только здесь, среди поражающей ярчайшими красками природы Каталонии, смогла получить максимальное развитие гениальность Гауди, которого при жизни называли спящим пророком. Потому, что в минуты краткого отдыха, более похожего на забытьё, нежели на сон, перед ним, на мгновения затормаживаясь, проносились картины грядущих событий, развивавшихся поблизости от его ещё не возведённых будущих шедевров.

О чём друг, фабрикант Дон Аусебио Гуэль, «человек с тончайшей душой и тугим кошельком», профинансировавший большинство проектов, в речи, произнесённой на персональной выставке Гауди в Париже, куда тот в 1910 году наотрез отказался ехать, подчеркнул: «Он не явился сюда, потому что не может оторваться от воплощения чуда, призванного прославить человечество и христианскую веру. Он возводит из камня беззвучную симфонию, которая, тем не менее, поёт в вылепленных руками фантастических формах-звуках. Всё, что он делает, несказанно великолепно, почерпнуто из мимолётных грёз и сновидений. Желающие могут видеть здесь некоторые абстрактные эскизы – лишь крошечную толику титанической работы то засыпающего, то просыпающегося воображения мастера. Близится день, когда, посетив Барселону, вы сможете обозреть одно из чудес света – возведённый из резного многоцветного камня собор Саграда Фамилия – величайший из воплощённых заветов Христа».

Реакция публики превзошла ожидания. Состоятельные ценители изящных искусств, весьма впечатлённые и даже шокированные экспонатами выставки, отправились прямиком в Барселону. Некоторые из них, увидев работы архитектора – недостроенный собор Святого Семейства, особняк привратника в парке Гуэль, фасад доходного дома Каса Батло, жилой комплекс «Каменоломня», другие постройки, загорелись желанием воплотить подобное в своих странах.

Архитектор, вкладывающий всё до последнего гроша в строительство собора, отказываясь от многомиллионных контрактов, заявлял, что главное для него – строительная площадка, откуда нельзя отлучатся, где нужно трудиться, устраняя недоделки, внося коррективы, «следуя по тропе, прокладываемой Христом и его апостолами».

Многотрудное продвижение на «пути, прокладываемом высшими силами», было трагически прервано в июне 1926 года. Архитектор, «находясь в отрешённом состоянии» попал под трамвай, и, не приходя в сознание, скончался в больнице Святого Креста.

На похоронах, собравших почти всё население Барселоны, перед тем, как тело гения было опущено в склеп крипта недостроенного собора, рядом с заваленной чертежами и эскизами каморкой, где он обитал многие годы, Дон Аусебио Гуэль, произнося прощальные слова, сказал: «Неделю назад Антонио предрёк в беседе со мной и такую смерть, и то, что умрёт в госпитале Святого Креста, и то, что собор Саграда Фамилия будет достроен и его великолепное пришествие для всего города придётся на XXI век. Собор, как бы распахнётся фасадами, будучи просматриваемым с любой городской точки, после того, как будут снесены из-за ветхости и безликости ныне обступающие его дома. Пророк никогда не ошибался. Да будет так!»

Жемчужина мировой архитектуры – Саграда Фамилия – строится на частные пожертвования, на скудные поступления из кассы соборного музея по сей день. Эксперты ЮНЕСКО полагают, что, вероятнее всего, в виде, в котором его замышлял архитектор, ему суждено встать не ранее, чем через полвека. Именно ко времени, предсказанному Гауди. К слову, это пророчество гения нежданно-негаданно обрело статус нормативного акта.

Специалисты мэрии Барселоны, проведя ревизию технического состояния окружающих зданий, сделали заключение, что их безопасная для жильцов эксплуатация возможна лишь на протяжении пятидесяти лет. Таким образом, постройки подлежат сносу в 2059 году, никак не позже. Соответственно, даже при умеренном финансировании Саграда Фамилия обретёт, как выражался Гауди, «сакральную плотность и гармоничную целостность» никак не раньше.

Впрочем, и современники не обделены. Сегодняшний облик собора, по меткому замечанию восхищённого Пабло Пикассо, нечто, что по силам изваять человеку, обласканному Богом. И вот в этих словах, думается, сокрыта заветная тайна Антонио Гауди, его пророческого дара. Понять, как этот редчайший дар проявлялся, можно, попытавшись проникнуть в мир образного мышления архитектора, как ещё в 20-е годы писал историк архитектуры Иосиф Гартман, «по тому, что делал и что успел сделать, вставший рядом с Вольфгангом Моцартом. Тоже пророком, но в музыке».

Архитектуру часто называют застывшей музыкой, что блестяще доказал Гауди, прежде всего, на примере своего главного детища, собора Саграда Фамилия. Музыка, в свою очередь, согласно воззрениям врача, музыканта, писателя, лауреата Нобелевской премии Альберта Швейцера – «наивысший уровень философских прозрений интенсивно, беспрестанно работающих мозга, сознания, психики её творца». Гауди непрерывно слушал музыку сфер, черпая оттуда пророческие идеи для отливки нужных форм, получения нужных пропорций, колоритов.

Проследив, как день за днём он домысливал и на основе чего именно достраивал свой собор, можно проследить невероятную сложность прозорливых озарений его «психического фантазирования». Естественно, без отрыва от неординарной личности архитектора. Что и попытаемся сделать. Задача эта не проста, если учесть, что по замыслу архитектора колоссальный по размерам храмовый комплекс должны формировать, удерживая в небесном парении, восемнадцать башен, среди которых доминируют стосемидесятиметровые изваяния Иисуса Христа, пресвятой Девы Марии, апостолов, евангелистов, символизирующих незыблемую прочность католической веры.

Подчёркивая данное утверждение необычайными архитектурно-строительными сложностями, не применяемыми доселе, «буйствующими потоками разноцветных отделочных, вытекающих друг из друга, наплывающих друг на друга камней», Гауди принял решение, нетипичное для соборов и церквей. Внедрил в сердцевину храма, наряду с великолепными культовыми помещениями, помещения светские – учебные заведения, дающие знания о природе вещей, окружающем мире, неземных мирах. И наряду с просветлением разума и совершенством духа в соборе должна была решаться не менее важная задача.

Для прихожан создавались залы, оборудованные снарядами для закаливания и физического совершенствования тела. Архитектор, понимая, что задача по воспитанию всесторонне развитого гармоничного гражданина без чтения и размышлений о прочитанном не достижима, обратился к жителям Барселоны с призывом: каждый обязан принести в библиотеку храма хотя бы одну книгу. С тем условием, что «процесс не должен прерываться, сколько бы не сменялось поколений».

Разумеется, первый, самый щедрый, книжный пай сделал Дон Аусебио Гуэль: «Другу моему, не спящему никогда, только опьянённому чем-то отдалённо напоминающим сон, с наставлениями являются великие просветлённые, представляющие разные церкви и ветви их. Он не принимает решений самостоятельно, полагаясь на волю святых наставников. Он великолепно прорисованными видит абрисы их лиц, что точно воплощается каменотёсами и резчиками в скульптурные группы, барельефы, горельефы, ордена. Минимум обязательных для библиотеки, учащих духовности и нравственности, книг был подобран мною, согласно списку, составленному Гауди по пробуждении, после того, как в дрёме он имел беседу с апостолом Павлом».

Возможен ли такой сверхъестественный вид наставничества? Современники архитектора, знающие не понаслышке о его аскетическом образе жизни, презрении к мирским благам и роскоши, не сомневались в том, что его «ведут и пестуют чистейшие всемогущие силы небесные», что при жизни он стал святым.

Иных взглядов придерживались те, кого Дон Аусебио Гуэль называл «быдло с претензиями». Его собственный управляющий, например, отзывался о лучшем друге господина так: «Я, не щадя живота, наполняю казну хозяина, а голодранец, возомнивший себя пророком, обирает его». Несправедливые слова! Антонио Гауди, Дон Аусебио Гуэль, тысячи безымянных бескорыстных жертвователей способствовали почти невозможному воплощению в камень, стекло, керамику, металл земных и вместе с тем возвышенных сказочных мечтаний гения – выходца из крестьянских низов.

И пусть кратко, но нужно очертить сияющий таинственным трепетным огнём облик собора-шедевра, «принесённого, как высший дар, во снах». Чего же он добился? Не так уж малого. За 43 года, пока совмещал должности архитектора, художника, прораба, отказываясь от оплаты титанического труда, вкладывая жалованье в строительство, завершил фасад одного из трансептов, увенчанный четырьмя шпилями в форме муравейников термитов. Далёкие от мистической составляющей проекта, историки архитектуры усматривают в самобытности сделанного влияние так называемой мавританской стилистики. Так это только частично.

Гауди, синтезирующий в воображении лучшие достижения архитектурных школ и направлений, ещё раз подчеркнём, «полагался на продукцию собственного ведомого и ведущего мозга». В результате архитектура его стала столь же отстранённой и далёкой от традиционной, как геометрия Лобачевского от геометрии Евклида.

«Собор – вулкан, изливающий лаву, бескомпромиссная война, объявленная прямым линиям, сюрреализм, ничуть не унижающий, напротив, возвышающий над тленным и греховным миром земной суеты. Он глашатай вечных, не подвластных времени и разрушению ценностей Святой Троицы, Святого Семейства», – писал о незавершённом творении Гауди искусствовед Иосиф Гартман. Архитектор же, подобно мыслителям древности считавший мерилом совершенства сферу, говорил, что упорно стремится к преданию храмовому комплексу формы куриного яйца – этакого творящего алхимического начала бытия, этакой вещи в себе.

Автор классического «Курса психиатрии», русский врач Сергей Корсаков в конце XIX века вывел «формулу гениальности», из которой следует, что гении творят на грани помешательства, не желая замечать своего обособленного шаткого общественного положения. Этот вывод с большой долей вероятности можно отнести к личности Антонио Гауди, который, будучи искренне верующим католиком, тем не менее категорически не соглашался с исключительной ролью католицизма.

Полагая, что креативное, регулируемое единым Творцом божественное начало универсально для всех отмеченных разумом и созиданием, расположенных в безграничности и бесконечности миров, он не сомневался в том, что «все люди – от единого корня, все братья и сёстры по крови и духу». Из этого, в свою очередь, следует, что религии, которыми единый Бог наградил народы, должны, развиваясь в гармонии, никогда ни при каких условиях не конфликтовать. «Делить нечего, все на земле смертны и бессмертны лишь на небесах», – говорил Гауди, подкрепляя свой вывод делами.

Всматриваясь в каменное великолепие фасада храма Саграда Фамилия, мусульмане, христиане, буддисты обязательно ощущали некий «душевный отклик, нечто родное и близкое». Так, башни храма в решающей степени, что признано архитекторами магометанами, могут быть признаны эталонными минаретами. Индуисты, буддисты в резьбе фасада обнаруживали элементы, присущие эстетике их веры.

Когда Гауди спрашивали, оправданны ли такие смешения, такая эклектика, он отвечал: «Меня навещают образы святых, несущих на одеждах кресты и полумесяцы, иные знаки. Их помыслы прекрасны, так же, как прекрасны их представления о том, что такое прекрасное, изливаются через мою страдающую мятежную душу в пылкие камни собора. А собор... Собор даёт мне энергию для жизни. Даёт работу, кроме которой у меня ничего нет и быть не может».

Работа в понимании Гауди – только и исключительно архитектура. Но только та архитектура-работа, в которой осуществляется сплав, синтез романо-готического каталонского искусства с декоративными чертами архитектуры восточной, «приправленной» геометризмом, постмодернизмом, пышными природными орнаментами.

Архитектора – аскета в одежде, еде и быте, прохожие на улицах Барселоны часто принимали за нищего, пытаясь давать милостыню. Гауди это ничуть не смущало, ибо он считал, что сытый, живущий в роскоши мастер – уже не мастер, а жалкий имитатор и фигляр. Ещё Гауди считал, что настоящий архитектор только тот, кто обладает даром динамического развёртывания больших объёмов в ограниченном пространстве.

Но, восторгаясь его шедеврами – не только собором Саграда Фамилия – в коих нет подражательности, есть самобытность во всём, вплоть до изысканной ковки решёток на окнах, брызжущего красками сочетания керамики и кирпича, ломаной асимметрии кровель, невольно задаёшься вопросом: неужели сделать такое по силам смертному? Или впрямь великий испанский мастер обладал пророческим даром, заглядывая за горизонт событий, черпать из божественной сокровищницы?